А главное, хорошо ведь начиналось (несмотря на балалайки). Еще не было произнесено ни слова -- а взгляды, жесты, порывы уже половину первого действия пересказали, разложили по полочкам, кто есть кто и в каких отношениях с окружающими. Постоянно кашляющий, спрятавшийся за густой растительностью на лице Гундар Аболиньш – это хозяин дома Петр. Декорированный русыми кудрями Ивар Крастс -- Никита, парень в услужении, обожаемый всей женской частью семейства. Гуна Зариня с длинной косой – Анисья, жена Петра и любовница Никиты. Напряженно улыбающаяся Инга Тропа – дочь Петра от первого брака, глуховатая, дурковатая и красивая Акулина. Девочка Алисе Дановска – девочка Анютка, дочь Петра и Анисьи.
Но как только пущены были в ход слова, пробежала по сцене первая маленькая трещинка, чтобы потом – когда перед публикой появились Байба Брока (Матрена), Гирт Круминьш (Аким), Яна Чивжеле (Марина), Сандра Клявиня (Кума), Вилис Даудзиньш (Митрич) – разрастись и обнаружиться в зале. Слишком уж разные были заданы векторы актерского существования. Слишком уж откровенно разошлись по разным лагерям исполнители.
Маленькая Дановска была абсолютно естественна, как и подобает талантливому ребенку, выпущенному на подмостки. Всем известно, что детей и собак переиграть невозможно. Оспорить это во «Власти тьмы» удалось лишь двоим: Тропе, превратившейся почти в зверушку, и Даудзиньшу, для которого в театре невозможного мало. Даудзиньш здесь добренький пьяница, и выражение «в роли» ему решительно не подходит.
Митрич, он Митрич и есть, на Даудзиньша не похож не разу. Круминьш-Аким и Брока-Матрена словно маски надели, словно с лубочных картинок сошли – старые муж и жена, праведник и ведьма. Тут уже не о «остранении» и «очуждении» впору говорить, тут поневоле театр марионеток вспомнишь. (Что, вероятно, входило в замысел Шмитса. Иначе он бы не заставлял публику наблюдать, как люди в черном меняют декорации Рудолфа Бекичса, используя при этом ширмы: ну чистые кукловоды.) Зариня и Чивжеле держались традиционной реалистической манеры.
Словом, ансамбля режиссер не собрал. И хорошо еще, если зритель не знаком с пьесой – а «Власть тьмы», прямо скажем, не репертуарный хит – и его внимание сконцентрировано на сюжете. Тем же, кому важнее не «что», а «как», приходится не сладко. Хочется ведь прожить спектакль от начала до конца, пройти весь путь вместе с его героями. Хочется согласиться с толстовской идеей непротивления злу или ее отвергнуть – потому что много бед могли предотвратить «непротивленцы» Аким и Митрич, прояви они настойчивость. Хочется увидеть человеческое в Матрене, которая толкает Анисью на убийство Петра, а потом и пальцем не шевелит, когда ее собственный сын ее собственного внука, невинную душу, в подполе жизни лишает. Хочется, чтобы покаяние в Никите выросло с той неумолимой силой, с какой по весне пробивается сквозь снег росток.
Но нет. По-настоящему в спектакле трогают только отдельные сцены, отдельные фразы. Горькое и недолгое торжество русской Медеи, отомстившей любимому еще изощренней, чем колхидская царевна – та зарезала своих детей, эта избавилась от чужого, рожденного соперницей-падчерицей, да как? – руками самого изменника. Ужас Никиты, которому всюду слышится писк младенца. Радость на лицах Анисьи и Матрены, которые наконец-то вздохнули спокойно: Петр спит в могиле, ребенок Акулины и Никиты закопан в подвале, глупая девка идет под венец, так ничего толком и не поняв; и вся-та жизнь впереди...
Жаль, что к премьере «Власть тьмы» еще не набрала столько сил, чтобы достучаться до души. Но размышлять она заставляет о правильных вещах. О любви, о Боге, о совести. Звучит слишком серьезно, да? Так это же Толстой. И это Новый Рижский. Здесь легкой жизни не ищут.
