Потому что критиковать Виктюка и, в частности, показанный накануне в «Дайлес» его спектакль «Федра. Мистерия духа» — бесполезно. И сам Роман Григорьевич, стервец такой, это отлично знает.
Поэтому он гений, вот так.
Я не оговорился, сказав, что «Федра. Мистерия духа» — именно его спектакль, а не Марины Цветаевой или, предположим, Еврипида, в разные века писавших на заданную трагическую тему. Режиссер к ним, конечно, относится трепетно — особенно на словах, понимая трагичность обоих. На деле — культивирует единственно свою тему.
Один может сказать: «Ну, как он смеет?», другой философски изречет: «Понять гения может только гений, а ведь Виктюк вроде как почти соратник богов!» Третий скажет:
«Потрясающе, он делает такой крутой замес на всем, что попадается под руку на нужную ему тему!»
Самое интересное, что все три мнения справедливы, и что тут поделаешь? Он смеет, потому что хитрец, боец и общался с душами великих. Он может понять цветаевское «Ипполит, болит, опаляет» до глубины души, потому что у него у самого болит. Правда, болит не обязательно на ту же самую аутентичную тему, что у Цветаевой или Еврипида, Царствие Небесное обоим. У него ведь, к примеру, нет пасынка, как у Федры... Но ведь болит!
И свою боль выражает в композиции, где смешались литература, танец, музыка, борьба айкидо и много-много красивых юных мужеских тел, от которых млеют дамы всех возрастов, и вообще, все ценители прекрасного, по идее, млеют!
Виктюк — не только режиссер, он и артист. Это потрясающе: на сцене столько красивой молодежи, а 35-летняя дама спрашивает перед спектаклем взволнованно: «А Виктюк сам будет? Он выйдет на поклоны?»
И 80-летний мэтр выходит в финале на сцену, зал встает, устраивает овацию,
и что там каких-то десять человек, не выдержавших двухчасовое действо без антракта и убывших в повседневность — они просто плебеи (лексикон самого Романа Григорьевича и его «Служанок»).
Вот все это и есть чудо. Ведь можно тысячу раз кричать в рецензиях и в компаниях, что лучшие спектакли волшебника театра остались в прошлом. И в какой-то степени это правда — на мой взгляд, самые выдающиеся спектакли Виктюка, его давнишние «Служанки» и «М.Баттерфляй», остались позади, все это было почти 30 лет назад.
Но все равно все это бродвейское смешение жанров движется, изгибается, воет, кричит, погружает в тишину, стучит в барабаны, танцует полуобнаженно, поет хором, читает стихи и фрагменты дневника Цветаевой, выходит в майке с надписью «Тезей»...
В общем, то, что мастер называет энергетикой.
И российские критики могут в отчаянии кричать, стоя с томиком Станиславского «Моя жизнь в искусстве» в руках: «Не верю! Все то же самое! Нет развития!!!»... Но все равно весь этот виктюковский сплав, Viktjuk-style, грамотно организованный хаос без руля и ветрил, несется на всех парах вперед. «Куда ж несешься ты?» Несется к неизбежному, к концу спектакля и жизни, прямиков в кулисы и к смерти. И, разумеется, к заслуженным аплодисментам.
И вот все это, заметьте, и есть поэтический театр по Виктюку, «а весь остальной поэтический театр умер, умер и еще раз умер, и что ты мне тут будешь доказывать?» — Р.Г.Виктюк вчера утром в разговоре на Рижском вокзале.
В общем, с Виктюком все ясно — его уже не изменить. Дисквалифицировать — неприлично, посадить — неудобно, забыть — невозможно.
Он до конца будет кричать нам о том, что у него болит. Он станет окончательно делать культ мужского тела, так что Федра у него не Алла Демидова, как 29 лет назад (уже тогда дама была в годах!), а молодой и прекрасный заслуженный артист России Дмитрий Бозин, и пусть каждый думает, что он хочет! И пусть героиня Бозина аккуратно представлена, не как Федра, а как «лик Федры» — а все едино. У Виктюка все это болит и опаляет, остановить его может, как Цветаеву, только петля (не приведи Господь!) или естественный ход событий. Потому что он так хочет, он имеет возможность и право.
Он знает, что весь мир театр, так что может сделать сценографией только «золотой дождь», свисающий с колосников до сцены, а на заднике — силуэт Дома культуры Мельникова, в котором его театр мечты.
Больше ничего не надо, а уж поэзию он и сам сделает — если не из слов
(бедная Цветаева тут как бы несколько сбоку припеку), то из тел, движений и всего уже вышеперечисленного. И из голоса, который в финале звучит всем нам — зрителям, артистам, Виктюку. «Странно, а голос-то женский, в кои веки!» — подумает ироничный зритель.
Это голос ушедшей от нас два года назад Елены Васильевны Образцовой. Шестнадцать лет назад она приезжала с Виктюком в Ригу и на этой же самой сцене, с тем же самым Бозиным играла в «Антонио фон Эльба» — историю любви молодого красавца к стареющей певице. И все кончилось плохо — он покончил собой, а певица закурила на сцене и поняла, что такое любовь. Потом все пошли в «Античные бани» на Лачплеша, выпивали, парились и хулиганили.
Виктюк сейчас рассказал, что за месяц до смерти великой певицы она улетала на лечение в Германию. К ней пришел Виктюк:
— Быстро собирайся, едем в театр и запишем тот твой зонг-романс Курта Вайля о любви, что ты пела в «Антонио фон Эльба».
— Нет, я не могу, я не в гриме!
— Без грима! В белой одежде!
— Нет!
— Ты мне веришь?
— Да!
Великий режиссер! Поехали — и записали. И это была последняя запись великой певицы, и тут Роман Григорьевич, великий шутник, судя по всему, уж точно не лукавит.
«И тут кончается искусство, и дышат почва и судьба», — писал поэт Пастернак, который прав.
