Украинский поэт Васыль Лозинский: В клинче с Россией мы многое теряем

Обратите внимание: материал опубликован 7 лет назад

В Риге прошли поэтические чтения украинского автора Васыля Лозинского. Мероприятие организовал издатель и редактор журнала «Воздух» Дмитрий Кузьмин, который определил жанр Лозинского как хроникальную поэзию времен исключительных гражданских и политических событий.  «Правда для каждого — это то, что ему больше нравится. Дело вкуса, эстетическое понятие. В Донбассе людям нравится такая правда, украинцам — другая», — заметил он в разговоре с Rus.lsm.lv.

ПЕРСОНА

Васыль Лозинский, украинский поэт, эссеист, переводчик и литературный критик, родился в 1982 году во Львове. Изучал германскую филологию и иностранную литературу во Львове и Берлине. Автор двух сборников стихов: «Праздник после дебоша» (NIICE, 2014) и «Инная страна» (Лоция, 2016). Его статьи, переводы и стихи публиковались в журналах «Просторы», «Критика», «ШО», «Четвер», «Знак», 10TAL, manuskripte, Ostragehege, Lichtungen, «Воздух», Trafika Europe. Его стихи переведены на английский, немецкий, шведский, польский, итальянский и русский языки. Его книга в немецком переводе (Das Fest nach dem Untergang) была опубликована недавно в издательстве hochroth. Живет и работает в Киеве.

Стихи на родном украинском читал сам автор, прозвучали также русские переводы, выполненные Фридрихом Чернышевым, латышские Мариса Салейся и английские  самого автора. Васыль пишет с момента окончания школы. Но публиковаться он, по его словам, начал поздно, потому что сначала печатал литературоведческие статьи, переводы, исследовал и переводил Кафку, а потом теория литературы перестала его интересовать в экономическом плане. Васыль Лозинский описывает общественно значимые, политические события одновременно отстраненно и субъективно. «Интонация скользящего взгляда очень своеобразна в украинской поэзии, потому что там преобладает, наоборот, очень вовлеченный подход у самых разных авторов», — отметил Дмитрий Кузьмин.  Интересны не только сами тексты, но и контекст, в котором они возникают, и которым Васыль Лозинский поделился с корреспондентом Rus.lsm.lv.

— По дороге в Италию, на одну писательскую и переводческую резиденцию, где я переводил роман с немецкого, я написал стих, в котором сравниваю наш опыт с опытом старшего поколения времен Холодной войны. Информационная изоляция, эстетика прорыва через железный занавес в Советский Cоюз западной музыки, литературы присутствует в наших новостях или формальных дискурсах. Я предварил стихотворение эпиграфом из Бориса Херсонского, русскоязычного автора, который живет в Одессе. Он вспоминает одну особо критическую ситуацию Карибского кризиса, ядерную угрозу Америке со стороны России, и пишет, что в этот день война не состоялась. В нашей ситуации иначе: в Минске проходят мирные переговоры, но война идет независимо от их результата.

Едешь в маршрутке, в которой все время крутят русскую попсу — и пассажиры постоянно возмущаются, как можно все время это слушать.

Меня занимает феномен правдоподобия. Я подумал, что правда для каждого — это то, что ему больше нравится. Дело вкуса, эстетическое понятие. В Донбассе людям нравится такая правда, украинцам — другая.

Или вот стих Майдан after hours. Он написан в конце 2013 года. Есть такое понятие after hours job — работа после работы. Здесь длительная затяжная революция, она происходит даже не днем, а вечером.

В рабочее время на площади оставались безработные или те, кто приехал из других регионов. Кто-то даже шутил, что все революции у нас происходят зимой, когда нет никаких сельскохозяйственных дел, а в другое время все на полях.

Люди приходили на вiче после работы, например, кашевары, а кто-то оставался на всю ночь, дежурили в больницах.

Невозможно ничего описать из того, что происходит. Все будто впервые со времен наших дедов и прадедов. Войско стережет голого короля, а мы ходим на революцию, как на работу. Почти невозможно работать, делать что-то еще. Но на самом-то деле мы не перестали работать. Это то, про что нам всем говорится: нужно придумать статую на место, где стоял Ленин, или написать письмо в немецкое издательство про авторские права на Эриха Фрида. Ничего нет неоднозначного и эффективного, что бы сработало в сфере культуры и гуманитарной помощи. Глава Еврокомиссии говорит: украинцы знают, что да как. Европа теперь — как те посылки со старыми вещами, содержимое которых дешевле, чем сама пересылка. Нужно, наконец, публиковать, не только пересылать мейлы или распространять в Сети. Наверное, кто-то прочтет за пределами гетто, после, или на дежурстве, ночью и днем, или во время чрезвычайного положения. Можем ли мы еще писать после работы в революционное время?

В моменты напряжения, в праздники, когда больше людей выходило на улицы, не было понятно, что будет происходить, и о чем можно было бы написать. В поезде, в плацкартном вагоне, когда выключили свет, мне почему-то вспомнился фейс-контроль. Я сравнил эту ситуацию «непрохождения» какого-то момента с непопаданием в клуб. Такое пространственное представление. Еще это было завязано на какой-то ксенофобии. Первой жертвой на Майдане оказался Сергей Нигоян, человек с кавказской внешностью. Мне показалось, что это неслучайно. Потом уже пошла снайперская работа, уже не из первого ряда стреляли, а с крыши. Но этот стих  я написал еще до того, как случились первые жертвы.

— А о чем стихотворение «1991»?

— Это текст о двуязычии, в котором я вспоминаю 1991 год, когда у нас прошел референдум.  Было решено, что Украина станет независимым государством. Все произошло мирно, что я считаю большим достижением украинского народа, у нас не было трагических событий, подобных тем, что случились во время августовского путча в Москве. Основная форма протеста — палатки на Майдане, голодовки. «Мирная революция на граните». Мои детские воспоминания о референдуме связаны с событиями в маленьком селе (перевод Дмитрия Кузьмина — Rus.LSM).

Возьмем обычное село в этот год. Позднее оно станет единственным в наших воспоминаниях о детстве. Там обычный в то время сельский клуб, где крутят фильмы про Брюса Ли по видику. Еще там проходят выборы: дикий ритуал. В фойе стоят разноцветные кабинки, красные и синие, действо такое же тайное, как дискотека. И вот кабинки появились себе, и хлынул в них народ. Назавтра на входе в сельский магазин продтоваров вывесили итоги референдума: два голоса против отсоединения страны от союза братских народов. Все твердили их фамилию. Неместные, русскоязычные супруги-ветеринары. И теперь ее помню. Доска объявлений кажется доской позора. В конце концов, не было войны, и дареному коню в зубы не смотрят.

— Расскажите, как родилось стихотворение «Кафе „Фазенда”»? Вы в нем противопоставляете туризм беженству.

— Это подслушанная история. Говорят, что бармены очень коммуникабельные люди и часто получают информацию из первых рук. Человек за стойкой беседует с посетителем. Тот, приехал в Киев с востока Украины, где только начались боевые действия, и еще не понимает, является ли он уже частью общей истории про эмигрантов, беженцев, или, как и окружающие его люди, еще воспринимает ее сквозь призму СМИ. И я этой истории доверяю больше, чем тем, которые читал на Facebook, моем главном источнике информаци в то время. Якобы есть туристическое агенство, которое посылает тебя отдыхать по горящей путевке, но на самом деле люди сказали бы тебе: если у тебя есть хоть какая-то возможность, оставайся там, куда ты едешь, здесь такое творится. Этот стих написан еще до того, как Путин придумал утку для СМИ, что все российские солдаты, которых взяли в плен на территории Донбасса, были там не на работе, они приехали в отпуск, а что там делали — неизвестно. Я рассуждаю, что есть работа, а что отдых.

— То есть, люди приехали в Киев, но находятся в подвещенном состоянии, не знают, беженцы ли они, или еще туристы, приехавшие на короткое время?

— Да, именно, это сейчас происходит в одной части страны, но на востоке люди обычно не слишком осведомлены о том, что многие их соотечественники в начале прошлого века выехали из Западной Украины работать в Америку, в Австралию, в Аргентину, а с конца 90-х — в Италию, Португалию, Испанию.

Кризис, который выдавил людей из западной части, на восток пришел позже, поскольку экономически этот регион был более благополучен.

Я включил этих людей в общий процесс бегства из страны, который происходил в разные периоды, но в их собственном восприятии они еще оставались туристами.

— Вы описали разную степень вовлеченности в войну, которую наблюдали в столичном обществе. Как это на практике выглядело?

— У меня есть знакомые, которые отвечали за технику, информационную связь на фронте. Были такие, которые приехали с Майдана и сразу поехали на АТО. Кого-то призвали. На этом люди могли зарабатывать,

война, с одной стороны, была работой. С другой стороны, кто-то  ее воспринимает очень идеологически. Я к этому отношусь с недоверием.

Но все абсолютно собирали деньги на войну. До недавнего времени шел постоянный сбор денег, вещей, организовывались поездки на линию АТО. Сейчас все притихло и по объемам и по интенсивности. Я в этом не участвовал. Потому, что считаю: человек, который делится реальным капиталом, хочет заработать символический или будет его требовать. Это сейчас происходит с ветеранами.

— Люди стремятся монетизировать символический капитал, или приобрести в обмен на него статус в обществе?

— Да. Это все по части политиков. И все, кто жертвует на раненых, на экипировку и прочее, включается в политику,

любая помощь приобретает политическую окраску.

Проблема в том, что в Украине слабо развито гражданское общество, хотя Майдан и дал ему толчок. Мне кажется, все кампании сбора денег — это более язык реального капитала, чем акции гражданской солидарности.

Некоторые украинские авторы ездили на фронт, я в зону дислокации наших войск не ездил. Но вот мне, например, интересно, что происходит с русскоязычной литературой Крыма. Я вышел на контакт с иноязычными литераторами на Украине, и, например, издательство, выпустившее мой сборник, издало двух авторов, которые живут в Крыму. Приглашают в Киев на презентацию. Они не отделяют крымчан от всей остальной украинской литературы. Там неагрессивный конфликт произошел — я имею в виду,

со стороны крымчан не было агрессии. Но в Луганске и Донецке культура стала проще, идеологичнее, примитивней, и диалог едва ли возможен. Да и с украинской стороны люди не очень идут на разговор, и это будет продолжаться еще… не знаю сколько  времени.

— Вы все время были на родине?

— Нет, я ездил на презентацию в Германию, в резиденцию в Висбю (Швеция — Rus.LSM) уже в то время, когда началась настоящая война в Донбассе. Мне это было важно, потому, что мне кажется, что изоляция для Украины — не вариант, и в этом клинче с Россией, с Луганском и Донецком мы много теряем, и людей, и смыслы. Он и возник-то из-за изоляции Украины. Россия ведет диалог со всем миром, не включая в него Украину. А украинское общество обращено в сторону России с агрессией, пусть она и вызвана необходимостью защищаться.

— Вы сказали, что украинцы не очень хорошо знают, что за рубежом творится. Как это сообразуется с мощным потоком трудовой миграции в Европу, которую вы описали? Людям же деньги присылают из Италии, Португалии.

— Западная Украина не представлена в политическом поле, как центр и Донбасс. А центр всегда колебался вслед за парламентским большинством.

— Вы провели такую параллель: Еврокомиссия делает то же самое, что европейцы, которые в  момент развала СССР отправляли нам гуманитарные посылки со старыми вещами.

— Да, европейцы верили в то, что у нас нет этих товаров, и продолжали нам их присылать. А я сравнил это с идеями, которые оказались у нас актуальными, но уже неактуальны для Европы: Польша правеет, Британия уходит, и в Европе проблем может оказаться больше, чем у Украины...

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное