Эксклюзив: Кинорежиссер Юрис Пошкус — о героях-хакерах, героях Колки и латышской мечте

Первая же документальная лента рижанина Юриса Пошкуса завоевала премию за лучший экспериментальный фильм на кинофестивале в Энн-Арбор в США. Потом он занялся художественным кино, и оба его игровые полнометражные фильма получили разнообразные награды на родине и за ее пределами.

Сейчас режиссер работает над современной кинодрамой «Лес» (Mežs), которая получила госфинансирование по результатам конкурса проектов, посвященного грядущему 100-летию Латвийской Республики. Это история о том, как 30 гектаров леса, подаренные отцом к свадьбе дочери, приводят к вражде братьев с сестрой. Как алчность уничтожает родственные узы и поглощает людей. Кроме того, Пошкус ищет деньги на съемки фильма «Солнце светит 24 часа» (Saule Spīd 24 stundas) о бизнесмене, который решил круто изменить свою жизнь и отправиться к Северному полюсу.

В поисках последнего Эльдорадо

— Юрис, кто-то из критиков назвал ваше творчество арт-хаусом с человеческим лицом. В вашей «Монотонности» девушка бежит от скуки из провинциальной глубинки в Ригу, но и там сталкивается с рутиной и монотонностью. Действие «Крутой Колки» происходит в далеком рыбацком поселке на берегу Балтийского моря. Трем друзьям почти по тридцать, но они по-прежнему проводят дни за пивком, когда нет денег на водку, и дерутся с парнями из соседней деревни. Кто они, ваши герои? И вообще, кто он, нынешний герой? Может быть, правильнее назвать его антигероем?

— Думаю, герой нашего времени — это Ассанж, или у нас в Латвии – Нео. Хакер, который выступает в роли современного Робин Гуда. Неожиданный характер — альтруист, каратель и жертва одновременно. А герои двух моих первых фильмов – лентяи. Люди, которые не хотят работать. Не думаю вообще, что работа... слишком украшает человека. Так что если можно без нее обойтись, то конечно, нужно этим воспользоваться. (Смеется.) Но если серьезно, то

меня интересует человек, который стремится во что бы то ни стало изменить свою жизнь. И вообще, — возможно ли ее изменить и зачем ее менять.

Поэтому по сценарию фильма «Солнце светит 24 часа» предприниматель продает свой бизнес и подается с туристической группой к Северному полюсу.

В другом моем сценарии — Flairing Girl – действие разворачивалось в Индии как неком последнем Эльдорадо наших дней. Герой-европеец открывает там кабаре, приглашает танцовщицей местную девушку. Но она верит в бесконечную реинкарнацию, а у него христианские представления о смерти, и у них не может быть ничего более общего, чем, например, тарелка риса. И если, скажем, в «Трудностях перевода» у Софии Копполы говорится о невозможности любви между людьми разных поколений, то у нас — между людьми совершенно разных культур.

Но можно писать сценарий за сценарием, только вот о том, какой из них и когда будет запущен, заранее не скажешь. Допустим, на развитие проекта Flairing Girl было необходимо тысяч шестьдесят, мы подали заявку, однако финансирование получить так и не смогли. А у самих таких денег нет.

Киносценарий — тот же бизнес-проект, в который нужно вложить немало сил, времени и финансов. На определенной стадии он начинает (или, увы, не начинает!) привлекать инвестиции. Кино — просто маркетинг, потому что человек покупает билет, посмотрев на плакат, прослушав джингл или обычную рекламу.

— Можно ли в Латвии заработать на фильме?

— Смотря что иметь в виду. Заработать столько, чтобы было достаточно для выпуска следующего фильма, чтобы развиваться — нельзя. Но чтобы жить пару лет — вполне реально. Только вот для кино развитие — очень важная вещь.

Мне хотелось бы, например, что-то сделать в стране, где я никогда не был и где киноиндустрия основана все-таки на более честных правилах. Потому что частный бизнес немножко честнее, чем государственные субсидии,

там все вместе должны работать на прибыль. Это немножко другая игра. Я не был в такой ситуации и мне хочется попробовать. При системе субсидий мотивы — почему эти фильмы субсидируются, а те нет — далеко не всегда ясны и предсказуемы.

Зритель не знает, чего хочет

— Что происходит с вашими фильмами вне фестивальной жизни, каковы прокатные цифры?

— С точки бизнеса они не имеют большого значения: рынок Латвии до того маленький, что, скажем, пара тысяч никак не влияет на судьбу ни данного фильма, ни следующего. В Латвии билеты на мои фильмы покупают хорошо, и скажем, Kolka Cool имела наибольшее число просмотров в кинотеатрах Латвии. Однако наш рынок не может собрать даже и десяти процентов того, что затрачено на съемки, почти все местное кино субсидировано. Что касается международных показов — Kolka Cool демонстрировался в США, его купило Эстонское телевидение...

В Западной Европе, кроме Франции, тоже практически не существует кино, которое может окупить себя на местном рынке. Европа очень раздроблена, и даже в Германии недостаточно аудитории, чтобы поднять три — пять миллионов евро, в которые обходится один фильм. А вот киноиндустрия таких стран, как Индия или США, может существовать без государственной поддержки. С этой точки зрения, интересно снимать в Индии, потому что

субсидированное европейское кино становится немножко... печальным. Ведь субсидии давались в первую очередь лентам, которые обращаются к важным для общества острым проблемам, а все это, как правило, очень печально.

Так из европейского кино понемногу исчезал юмор. Кинематографисты привыкли, что без «актуальной» тематики они вряд ли что-то получат, что такой кинематограф будет считаться поверхностным, неглубоким и малоартистичным.

— Выходит порочный круг: зрителю вроде бы хочется кино попроще и повеселее, чтобы развлечься и отвлечься, а ему преподносят совершенно противоположное?

— Не думаю, что зритель знает, чего он хочет. Он просто ест то, что ему дают. Но зритель точно не хочет однообразной пищи, будь это только что-то развлекательное либо исключительно очень глубокое. Ему подавай разнообразие. И то, чего не дает повседневность, а кино может дать. В реальности прожить множество самых разных жизней мы не в состоянии, а кино предоставляет нам такую привилегию.

Вообще, в наши дни фильм начинают продавать уже с этапа синопсиса – краткого изложения сценария. Тем более это касается такой ленты, как наша Kolka Cool! Нужно было сформулировать идею, найти sales company, которая именно с этим содержанием захочет работать, увидит в нем потенциал. И уже во время съемок начинать маркетинг. Например, использовать в твиттере некоторые кадры со съемочной площадки, ведь умелая sales company способна дать всему этому определенное направление: женское, мужское, молодежное, для пожилых... Можно по-разному рекламировать один и тот же фильм, делая его узнаваемым уже в период создания. Особенно это важно, если в нем не заняты звезды. Узнаваемость — один из инструментов процесса создания фильма, без нее лента просто тонет в массе кинопродукции после выхода на экран.

Однако найти себе хорошую sales company не так легко. Все же эти компании берут фильмов столько, со сколькими смогут работать, потому что каждым таким проектом надо заниматься индивидуально. И в каждом должен быть тот элемент, на базе которого можно делать маркетинг. С Kolka Cool в этом плане было сложно: неизвестные актеры из малоизвестной страны, в этой истории нет сенсации. Чтобы фильм вытеснил из витрин что-то другое, он должен быть сильнее даже не столько по содержанию, сколько по своему «внешнему облику».

Пара латов на пиво для приятеля

— Наверное, как раз ваша индийская история Flairing Girl могла бы стать таковой?

— Любая история может, но над этим надо работать. Например, ту же Kolka Cool мы могли бы преподносить как историю про сельскую, провинциальную Европу. Про все эти взаимоотношения в маленькой деревушке, которая вообще исчезает с карты. Во всем мире подобных поселений становится все меньше, люди перемещаются в города, и в конце концов получаются такие урбанизированные конгломераты...

Отношения между людьми на Колке своеобразны. Во-первых, [в СССР] это была пограничная зона, куда попадали только по паспорту. Во времена независимости она стала как бы резервацией, туда не каждый может приехать и построить дом. И

в людях там сохранилась естественность. Скажем, если ребята хотят выпить пива и у одного из них нет денег — ну, тогда будем пить за твои... Это воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

Такая банальная деталь, но говорит о том, что жители этого поселка друг для друга действительно гораздо важнее, чем те пара латов, которые кто-то потратит на пиво для приятеля.

—У них общая на всех жизнь?

-- Да, моя жизнь — часть твоей жизни, и общая жизнь — часть моей. Их еще не накрыло облако индивидуализма. Думаю,

именно нюанс этой исчезающей простой и естественной жизни здесь интересен. Но что делать с этим нюансом маркетингу? Это не «секси», там нет «звезд»,

лента черно-белая, очень эстетичная... Остается делать его на субсидии, потому что такой фильм тоже нужен. А тогда нам не надо думать про маркетинг, про то, как бы его продать, чтобы хоть часть вложенных средств вернуть инвесторам... Сам фильм может себе позволить быть просто чистым искусством. Но кино вообще — это гибрид бизнеса и искусства, там нужен некоторый баланс. Если будет слишком много бизнеса, получится неинтересно, слишком много искусства — нехорошо для кассы.

— А для зрителя?

— Думаю, в конце концов и для зрителя предпочтительнее равновесие — когда бизнес и искусство друг друга немножко контролируют. Необходимость считаться с рынком не дает фильмам стать слишком нудными, на самих себя ориентированными. Все же настоящее искусство должно содержать элемент неожиданности. И если все становится слишком рассчитанным, то элемент неожиданности и невероятности в конце концов пропадает. С другой стороны, фильм очень меняется, в зависимости от того, в какой аудитории мы его смотрим.

«Коллективное сознание» — оно тоже смотрит.

Очень по-разному воспринимаешь кино, сидя в полном зале – и сидя один дома у телеэкрана. В зале зритель ощущает себя не только как Я, но и как Мы. Если бы еще удавалось свое сознание переключать с Я на Мы и обратно! Однако Мы — это и феномен толпы, инстинкты, которые не поддаются рациональному контролю. Впрочем, так же как и Я, — еcли бы мы знали свои мотивации, возможно, многое отказались бы делать.

Латышская мечта

— Вы снимаете черное-белое кино, стремясь подчеркнуть стилистику повседневности, «документальности» происходящего?

— Просто

целую гору черно-белой пленки мы получили как приз за фильм «Монотонность» — нужно же было что-то на нее снять.

Конечно, это наш жест в сторону киноклассики. Хотелось сделать фильм немножко... отчужденно. Чтобы это были просто

люди на краю света — там, где они живут, кончается Латвия,

дальше только море. Хотелось с помощью такой метафоры отойти от будничной реальности, где социальное — это и есть мимолетные вещи на самом деле. Поразмышлять о непреходящем.

— В общем — у вас получились такие современные Простодушные, если вспомнить героя Вольтера?

— Но тут очень привлекательное простодушие, потому что нам его сегодня так не хватает. Эти герои иногда становятся строптивыми, идут против течения судьбы — а иногда по течению. И тогда освобождаются: пусть несет, куда несет...

— Сегодня масса народа уезжает из родной Латвии — это «по течению» или против?

— Трудно комментировать. Я сам несколько раз уезжал, и каждый раз, когда я возвращался, я был богаче каким-то новым опытом.

Латвия — это рай на земле, мы это знаем, поэтому и возвращаемся.Есть такая латышская мечта: уехать, вернуться и переменить свою жизнь дома.

У всех романов Вилиса Лациса один и тот же сюжет: герой отправляется далеко-далеко... И в нашем фильме это заложено в герое Андриса Кейша: он моряк, плавал далеко-далеко и возвращается. Но наивно полагает, что жизнь без него остановилась. Для него люди в этом поселке как бы полумертвые, они никогда не меняются, ничего не должно меняться. Вот тут

латышская мечта вступает в некий конфликт с потоком времени.

Но знаете, у китайцев, например, может быть такая история, что человек куда-то уезжает и начинает там другую интересную красивую жизнь, затем к нему присоединяются другие китайцы... Однако такие

истории, когда кто-то из латышского рода уехал и там очень весело начал себя раскручивать, не работают. Они противоречат нашей мифологии. Мифам, которым мы верим.

Поэтому не думаю, что по поводу отъезда тысяч людей из современной Латвии надо так уж переживать и волноваться. В свое время из Ирландии уехало полстраны (пол-Америки, весь слой американский гангстеров, происходил из Ирландии). Подобное произошло в Швеции и это была самая безнадежная страна во всей Скандинавии, примерно то же было с Норвегией... Но не может быть такого, чтобы все всегда шло только вверх или только вниз, развитие волнообразно.

— И лучше отдаться воле очередной волны?

— Наверное, не самые экономически благополучные времена все-таки хороши тем, что делают людей крепче. Вы же помните, как

в СССР вся пресса была наполнена пропагандой. Люди научились читать между строк и писать с подтекстом.

Все это развивало такое многоуровневое, не плоскостное мышление. И экономические трудности в чем-то учат людей активнее строить и развивать свою личность. Не засыпать, во всяком случае.